В какой-то книге читала, что у каждого человека есть свое место силы. Н-да. Это был Кастанеда, кажется. Так вот. Это то самое место, где ты настолько в гармонии с окружающим, что ощущаешь наибольшую полноту жизни. Не знаю, имел ли в виду Кастанеда определенный небольшой кусочек реальности или это всего лишь фигура речи, но у меня такое место есть. Стрийский парк во Львове.



Черт! Как я хочу во Львов! Осенью. Да даже если и сейчас...



Осень там - это что-то. Нигде нет такого неба, таких красок, чуть приглушенных временем и сумерками. Нигде нет такого запаха прелой листвы, нигде она так вкрадчиво и деликатно не шуршит под ногами. И нигде и никогда больше мне не было настолько хорошо.



Я, как полная идиотка, обнималась с огромными каштанами и кленами, которые, казалось, слушали и отвечали мне. Ни у одного дерева я больше не встречала такой теплой коры, начинающей, если приложить к ней ладонь, тихонько вибрировать, да так, что руку начинало покалывать. И в любой мороз так можно было согреть замерзшие лапки. И еще. Почему-то там практически никогда не было людей. Даже влюбленных парочек и бабушек с внучкАми.



А проболтавшись по парку несколько часов, можно было зайти к бабВере. Именно так. Одним словом - бабВере. Сестре моей родной бабушки. Окна ее совершенно крохотной квартирки выходили как раз на аллею парка. Там была угольная печка, занимавшая чуть ли не полкомнаты, и малюсенькая кухонька, где сложно было развернуться даже вдвоем. Но как же было уютно, ласково и как-то очень тепло.



Мужа бабВера схоронила давно и, сколько я помню, всегда жила одна. Иногда к ней заходили сын с женой и дочерью. Но чаще они, конечно же, созванивались.

Я, видать, плохая хозяйка, что даже представить не могу, каким образом можно так все обустроить, чтобы создать хотя бы грубое подобие этого ощущения Дома. А может, это все волшебство Стрийского парка? Да и ближе и роднее человека, чем моя двоюродная бабушка не было ни тогда, ни, пожалуй, сейчас.

А я даже не смогла приехать на ее похороны. Родственники сообщили о ее смерти меньше, чем за сутки.



Она для меня до сих пор жива. Иногда я ловлю себя на мысли, что неплохо бы было съездить навестить ее. Или начинаю набирать номер ее телефона. Прошло уже 8 лет.



Львов. Такие узкие улочки, что приходится ездить по трамвайный путям, а на некоторых из них даже пара машин разъедется с трудом. Мостовая, по которой невозможно ходить на каблуках. Мягкий западный говор. Незнакомые прохожие, спашивающие дорогу или номер подошедшего трамвая, первые слова которых "Будь ласка...". А рынок! Это что-то! Необъятные тетки, торгующие творогом и деревенской сметаной. Страшно вкусной! Безумные карамельки "Бджилка" с медом внутри. Помпезная площадь Рынок с золотой бабой на крыше оперного театра и сиротливым памятником Мицкевичу в центре... Беспрестанно звонящие трамваи, грохочущие по каменной мостовой. Почему же я не встречаю на улицах города, где живу сейчас, таких лиц, как во Львове?



Иногда, ну, как сейчас, например, меня так и подмывает поехать в аэропорт и купить билет на самолет. Но... я боюсь, что ТОГО Львова уже нет. Да и ехать не к кому.



Есть один из дядьев с семейством. Но встречаться как-то не хочется.

Как сейчас помню.

Огромный стол с невообразимым количеством приборов на столе. А на кухне - недельный запас грязной посуды, в ванной по углам горы грязного белья. Аристократия хренова.



А бабВеры нет. Нет ее сына, дяди Жени, веселого огромного мужика, атомщика, в первые же часы после взрыва оказавшегося на Чернобыльской АЭС. Он умер спустя два года. Нет его дочери. Моей любимой сестренки Алёны, не переставшей улыбаться и менять мужей даже когда совсем ослепла. Она умерла от диабета. Нет жены дяди Жени, пережившей родных на год.



Нет моего Лвiва. И никогда я туда не поеду...